Урочище Остров

Russia / Novgorod / Tyosovskiy /
 урочище, отмечать только контур объекта
В 1942г. была освобождена от немцев в результате Любанской операции. Некоторое время находилась в Руках Красной армии (2-й уд. армии), оставлена при отступлении.
+++++++++++++++++++++++++
Бывают на свете такие места, по природе своей гиблые, но привлекающие людей с завидным постоянством. Одно из таких местечек есть у нас, в Ленобласти, и зовётся Остров. Находится оно на стыке трёх районов - Гатчинского, Тосненского и Лужского, за Оредежем, рядом с болотом Веретинский Мох.
Давно, давно когда ещё это болото было озером Веретье, проживали там мирные рыбари из племени Водь. Жили себе не тужили. Но в один прекрасный момент умерли. Все. Страшная моровая язва прокатилась в 12 веке по всем пятинам подвластным Новгороду.
Долгое время в тех краях почти никто не жил. Но вот после 1652 года случился раскол. Многие несогласные с Никоном убегали тогда с обжитых мест в леса. Несколько десятков старообрядцев поселились и здесь. Но царь Алексей Михайлович только номинально звался "тишайшим". На самом деле при нём были сформированы карательные отряды, разыскивающие спрятавшихся, огнём и мечом искоренявшие ересь. Один такой отряд добрался и до Острова. Раскольники спалили себя, не дожидаясь "антихристов". И снова умерли все.
Опять долгое время в Острове никто не жил. Озеро, изначально мелководное, постепенно зарастало. И, наконец, превратилось в болото. Местность потому стала и вовсе нежилой. Но уже при советской власти, в семидесятых годах, о нём вспомнили и устроили там торфоразработки. Трудилось полтора десятка человек. Раз в неделю к работягам завозили еду. Всё бы ничего, да вот в один прекрасный момент, а именно 10.09.1976, водитель, привёзший очередной провиант, никого не нашёл в бараках. Единственное, что он обнаружил - был окровавленный топор на полу в одном из сараев.
После этого случая заманить кого-то туда на работу так и не удалось. Грибники-охотники, жители окрестных деревень Никулкино и Заручье, с тех пор опасаются даже близко подходить к тем местам.
После войны, когда немцы разбили всю деревню в борьбе с партизанами, оставшиеся жители почти все переселились в Никулкино (кстати туда вела прямая дорога через болото, никаких мостов туда не требовалось, их внуков до сих пор называют "островскими". А там колхоз пас телят и косил сено, и в связи с этим потихоньку строили туда дорогу грунтовую из Приозерного через болото и Андаловку напрямик мимо Никулкино. Дело было в перестройку - до большого болота дотянули (по ней сейчас за клюквой ходят), а потом и бросили. В Острове жили только пастухи, которые перестали там -бывать только с разорением колхоза в 1987 г. А в 70-е там случилась пьяная драка и одного водителя-косаря убили, его потом везли через Никулкино (в Остров еще была видимая дорога, сейчас туда местные вообще не ходят из-за совершенно заросшего леса, а там ведь была морошка). Вот и вся история. А "островские" все без исключения блондины как шведы. Если бы не война - вся местность Оредеж-Остров была застроена каменными шведскими огромными домами, мельницами и конюшнями. Сейчас только остатки каменной кладки нескольких домов и фундаменты.

фото: www.simo.ru/wend/ostrov/index.htm
Ближайшие города:
Координаты:   59°2'43"N   30°37'9"E

Комментарии

  • Она уже нежилая? все выехали или померли?
  • Нежилая. Мы там даже медведя встретили...ощущения незабываемые
  • Там постройки остались какие-нибудь? Хотелось бы фотку...
  • Да, история интересная, но вопрос в том, насколько она правдивая. Неплохо бы ссылочку дать на первоисточник
  • Нашел здесь: http://velopiter.spb.ru/forum/index.php?t=msg&th=89611&prevloaded=1&rid=0&start=0
  • Вот еще один рассказ об этой деревне. Воспоминания жительницы. http://www.world-war.ru/article_1141.html
  • Был в этой деревни, только положительные эмоции
  • Я ходил от Абрамова Клина, фото прилагаю.
  • интересно, а деревня все таки шведами населена была, как в описании написано?
  • наверняка, время покажет
  • Летом трава по шею, и слепни сожрут. Я ходил 15 мая. Самый быстрый маршрут от Абрамова Клина. Тропа в болоте пропадает, поэтому шёл по карте. Или берите навигатор. Самое прикольное, что Мегафон в Острове работал. И ещё, сапоги берите большие, до колен, в коротких начерпаете. Удачи.
  • Там остались пешеходные или автомобильные дороги? или уже всё сравнялся с землёй?
  • лесовозные дороги в округе есть,но местами очень сырые,в сухую погоду вполне проходимо пехом.
  • Больше всего удивляет невообразимое количество камней. Откуда их столько навозили? Из Оредежа? Вокруг сплошной глухой лес и болото.
  • В августе 2014 года были в деревне Остров. Вытаскивали спасатели (МЧС)...
  • Tom,а на чём ездили и почему (и чем) МЧС вытаскивал?
  • Ездили в середине сентября 15-го года 4-мя подготовленными УАЗами.С Никулкина дорога -- почти лайт,а вот с д.Корешно поинтереснее дорожка.Жаль,что теперь там лесовозную строят.
  • Мы не ездили, а ходили... Шли от посёлка Дальний по болоту и заброшенным дорогам, причём без компаса и навигатора, и почти без еды и воды, и с таксой, которую потом пришлось нести на себе. Ориентировались по распечаткам с Googlа. До Острова, как ни странно, дошли, а обратной дороги не нашли. Пришлось там ночевать. Наутро пришёл этот МЧС - тоже без еды, без воды, сам потерялся. Вобщем, длинная и очень интересная история. Мы после этого решили больше но Остров не соваться, однако сходили в уже пятый поход туда (правда, теперь с навигатором).
  • Вообще-то Остров - не единственное подобное место в округе. Очень интересно узнать, что из себя представляют заброшенная деревня Толстово (восточный край Веретинского мха, рядом с Толстовским мхом), урочище Вдовий остров (Мшинское болото западнее станции Чаща) и прочие. Не был ли там кто-нибудь? Или есть информация об этих местах? Вот опыта побольше наберёмся, и сами туда отправимся.
  • Данные про дер.немного не точны,но то что за свою 1000 летнюю историю она умирала и возраждалась совершенно точно. Партизаны в острове никогда не стояли,так же как и немцы-так,то одни-то другие наездами. В 43 была сожжена отступающими частями Красной Армии(и именно так)С тех пор не восстановилась. В 70 были попытки наладить торфоразработки и каменные гряды это бывшие фундаменты срытые бульдозером. В сентябре 15 более-менее проехал на одной машине со стороны оз.Черного.
  • Сразу говорю, одному ходить стремняк. Хотя бы вдвоём. В середине мая самое то. Сейчас кстати в 2020-м снега нет, половодья не будет. Можно удачно за день спокойно обернуться. Как на транспорте не знаю, а на горниках очень удобно. Заныкали в районе берёзовой аллеи, и спокойно пошли. Байки от диванных путешественников про медведей, кабанов, лешаков, кикимор и т.п. не слушайте. Никого там нет. Одни глухари. С собой сухой паёк, термос или просто вода, спички, ну и погода чтоб получше. Всё как обычно. Удачи.
  • Да, кстати, а есть правдивая информация об этой деревне? Или только сказки?
  • Не совсем понял если медведей нет, то что же одному ходить стрёмно. А камнями завалены сплошняком леса оредежского направления, они разве что из трясины не торчат. Иногда попадаются нарезанные и брошенные кучи.
  • Тягомотина, не особо интересная. Одному не то чтобы скучно, а муторно как-то. Там ни речки, ни озера. Такое ощущение, что в мёртвую зону пришёл. Пустота. А ещё назад кандыбать. Сумасшедшему как мне по фигу конечно. Стремняк для тех кто сомневается и не совсем уверен в себе. Поэтому с кем-то идти будет легче.
  • Идти надо однозначно весной, когда всё максимально на виду, даже поздней осенью будет не так. "Курганы" и "валы" состоят из обычных местных природных валунов, обычное дело при расчистке полей техникой, обычно их просто в кучи сгребают, длинные валы не часто попадаются, остатки каменных хозпостроек есть, таковое можно и в целом виде найти по окрестным деревням - в Чолово например. На северо-востоке есть хорошее место для остановки в сосновых зарослях, имеется железная печь, неподалёку остатки тригопункта, интересный вид на болото Веретинский мох. Медвежий след видел только один, лосей много. От Оредежской плотины легко проходимые просеки и гати, начинается путь за буенским ручьём
  • На картах деревня числится с 18 века уже точно
  • Выдержки из книги "Трагедия Мясного Бора: сборник воспоминаний участников и очевидцев Любанской операции": "В. И. Иванова (Калинина), бывш. жительница д. Остров Без вины виноватые До войны наша семья жила в Ленинграде, но каждое лето проводила на маминой родине, в д. Остров Оредежского района. Я родилась в 1927 г., брат Володя — в 33-м, Женя в 41 г. Всех островских отчего-то называли «шведами». Может, в какие-то далекие времена на этом сухом островке среди болот и селились шведы, кто знает... Весной у нас, бывало, кругом ручьи бегут — море разливанное, а деревня стоит сухая. Красивая была деревня: добротные дома, липы на улицах... За покосами, сколько хватает глаз, тянулись леса. В них — грибы, ягоды. Из других деревень сюда приезжали люди с бочками на телегах — солить грибы. У бабушки и деда Антипа Антоновича были свой дом, огород, жили неплохо. Началась война, и уже в августе к нам пришли немцы. Назначили старосту (им стал бывший председатель колхоза Гусаров), но в деревне не остановились — боялись партизан. Отряды Бухова, Исакова, института им. Лесгафта действовали в наших краях с самого начала оккупации. Жители и бани для партизан топили, и хлеба пекли, и обстирывали, и обшивали. Деревня была дружной — никто никого не выдал. Немцы наведывались редко, но однажды, зимой, трое заночевали у Гусаровых. Показали на пол: «Матка, стели!» Легли на пол, а на кровати — шестеро детей. Ночью раздался осторожный стук в окно. Испуганная хозяйка вышла на крыльцо и обомлела — у порога стояли наши автоматчики в маскхалатах. Как оказалось, это была разведка. Хозяйка объяснила, что в горнице немцы, и там же — дети. «Не бойся, потихоньку уберем», — ответили автоматчики и вошли в избу. Застрелили всех троих гитлеровцев, вытащили во двор и закопали в огороде. Вскоре в Остров вступили части 2-й ударной армии, прорвавшей немецкую оборону на Волхове. Некоторые на лошадях, с повозками или верхом. Разместились в домах. В нашем доме обосновался особый отдел. Подростков обязали дежурить на НП на окраине деревни, где круглосуточно находились бойцы с пулеметами. Если наблюдатель замечал что-либо подозрительное, мы бежали сообщать в штаб. Мой НП был ближе к Лыссову, я дежурила с 4 до 6 утра и с 16 до 18 часов вечера. Кругом поля, немцы выходят из леса — сразу видно. Однажды иду на свой пост — в небе кружит немецкий самолет. Мне интересно посмотреть, а боец кричит: «Беги к сараю — убьет!» Самолеты летали низко, обстреливали из пулеметов и бросали зажигательные бомбы. Однажды загорелся сарай — потушили. Дедушка Антип Антонович возил снаряды из д. Огорелье — убили. В мае поступил приказ на отход войск. Говорили: «выравниваем фронт». Жителям было приказано уходить вместе с войсками. Сложили мы свои пожитки на телеги и, только отошли, — наши подожгли деревню. Мы шли вчетвером: мама с грудным Женей, я — 13-летняя и брат Вова, 9 лет. Повсюду была вода — лошадям по брюхо. Лесом двигались к д. Огорелье. Мы с Вовой озябли, плакали: «Мама, мокро, есть хочется...» Ночевали на кочках. Кто-то украл у нас мешок с едой, стало совсем плохо. Солдаты ругаются: «Кто вас сюда пригнал?» Гонят нас, а мы за ними... Дошли до Рогавки, потом свернули влево и пошли вдоль узкоколейки. Еды никакой. Кое-где попадаются гнилые, павшие зимой лошади. На всех не хватает. Однажды нам досталось лишь копыто с подковой. Разожгли костерок — копыто варить. Бегут солдаты: «Немедленно погасить!» Кора, листья, все, что можно человеку достать, — съедено. Командования никакого: тут кучка людей, там — кучка. Жмемся к узкоколейке — кричат: «Уходите, она простреливается!» По узкоколейке вручную толкают вагонетки с ранеными, нас не пускают. Все начали пухнуть от голода. У меня на ногах образовались язвы. Так прошел месяц. Солдаты говорят: «Уходите прочь, мы в котле!» Что нам оставалось делать, как не двигаться обратно? Женщины привязали к палке белую тряпку, побрели назад. Некоторые сами едва стояли на ногах и вынуждены были оставить своих детей. Анна Васишина с двумя детьми пошла, а двоих оставила со свекровью — они пропали. Наш Женя умер у мамы на руках, и она несла его мертвого. Екатерина Короткова оставила двух полуживых детей, которые уже не поднимались... Немцы встретили нас огнем. Женщины машут над головами белым флагом, а они злятся: «Камрад за вами?» (мол, армия за вами?). Погнали бегом. Одна женщина с мальчиком на руках споткнулась, упала, конвоир ударил ее прикладом по голове. Женщина умерла, мальчик остался... Мы пришли в свой сгоревший Остров. Вместо деревни — выжженное поле. Ни жилья, ни еды... Построили шалаши. Собирали по полям колосья — ели зерна. Люди разбрелись по деревням — жили в брошенных домах. Мы пожили и в Чолове, и во Фролеве, и в Усадищах, и в Жерядках... Ходили с братом побираться в Горыни и другие селения. Братишка поменьше, ему подадут очисток, а мне скажут: «Мы сами не евши...» Но кое-что собрали и посадили в Жерядках картошку, осенью немного накопали. В 43-м немцы стали угонять молодежь в Германию. Меня не взяли: на ногах все еще не заживали язвы. Послали в Усадище прессовать сено. Картошка давно кончилась, кормились только тем, что подадут. Однажды меня с одной девочкой послали на немецкую кухню чистить картошку. Мы были рады — очистки разрешили взять с собой. Настал 1944 г. Как сейчас помню, 27 января, суббота. В деревне натопили бани. Только помылись — раздается команда: «Выйти!» Немцы подогнали машины, погрузили всех жителей и повезли в Оредеж. Дальше были Польша, Германия, синяя роба с биркой «OST», изнуряющая работа на фабрике Вигемана, производившей детали для ФАУ, побои и унижения. Весной 45-го года фабрику разбомбило, и нас перевели во французский лагерь. В ночь на 9 мая все проснулись от стрельбы: оказалось, что кончилась война. Радости нашей не было границ! Помню, как на «джипах» разъезжали коричневые люди в домотканой одежде и чалмах — марокканцы из французских наемных войск. Нас отвезли в Штуттгарт, где передали американцам. Американцы относились к нам хорошо, угощали апельсинами, а мы все допытывались: «Когда же домой?» Нас уговаривали остаться за границей, пугали: «Вас всех отправят в Сибирь!» В Сибирь не в Сибирь, а встретили нас на Родине неприветливо. Называли «немецкими подстилками» и девочек, и 80-летних старух... У мамы сохранился ленинградский паспорт, благодаря чему мы смогли вернуться домой. Я до войны закончила 6 классов на «отлично» и по возвращении поступила в швейное училище. Училась хорошо, вступила в комсомол. Но, когда меня выбрали комсоргом, завуч сказала: «Ты должна отказаться, райком тебя не пропустит...» Не раз и потом попрекали фашистским пленом, как будто мы попали в Германию по своей воле. Только в последние годы нам «простили» нашу «вину», но ведь и жизнь уже почти прошла..."
  • Отрывок второй: "Л. Ф. Дубровская (Лукина) бывш. жительница пос. Пудость Детство оборвала война... Родилась я в 1933 г. в д. Остров. Отец, Федор Иванович Лукин, был из зажиточных крестьян. В колхоз вступать не захотел и стал железнодорожным мастером на Балтийской дороге. Недалеко от Гатчины, в Пудости, построил большой дом, где до войны и жила наша семья. Держали корову, птицу, не нуждались. Когда началась война и стали бомбить Гатчину, отец сказал: «Собирай, мать, вещи, отвезу тебя к Ольге — туда немец со своей техникой не проберется». Мамина сестра Ольга Петровна жила в Острове. В ее гостеприимный дом все сестры на лето привозили своих детей. Мы с братом Мишей (он был на два года старше меня) еще не понимали, что значит война, и радовались переезду. Я складывала свои игрушки в старый мишенькин портфель, с которым вскоре должна была пойти в школу. Папе дали вагон. Он перегнал его на Витебскую ветку и привез нас в Чолово. Всех поразила непривычная пустота на станции — ни одного состава на путях. Идет молоденький боец — видно, отстал. Заросший, оборванный, в обмотках, спрашивает: «Отец, поесть нечего?» Мы как раз выгружали вещи, складывая их возле бомбоубежища. Накормили солдата. Он рассказал невеселое: «Немец уже в Бору. Беги отсюда поскорее — железнодорожников он истребляет в первую очередь...» Тут появилась дрезина, со всех сторон обвешанная железнодорожниками. «Давай сюда!» — закричали папе, и он уехал... Мы дождались темноты и лесом пробрались в Остров. Деревня была оккупирована, но немцы появлялись только днем. Муж тети Оли Иван Федорович Гусаров был до войны председателем колхоза, теперь считался старостой. Днем немцы придут: «Матка, ко-ко-ко...» Яиц требуют. Ночью партизаны приходят за хлебом. «Как же мне быть?» — спрашивает дядя Ваня. «Ты им давай, что просят, — отвечают партизаны, — а нам только хлеба». У прабабушки Домны стояли немцы. Они занимали большую переднюю комнату, хозяева жили в дальней. Солдаты в зеленой полевой форме никого не трогали, но вели себя непристойно, и бабушка даже убрала со стены иконы, чтоб не осквернили. Иногда днем наезжали каратели. В черной форме с буквами СС, на подводах, запряженных откормленными лошадьми. Шуровали штыками в сараях, отыскивая партизан. Грозили дяде Ване: «Будешь кормить партизан — убьем!» Сколько раз он стоял под ружьем, повторяя одно и то же: «Воля ваша, не знаю никаких партизан...» Мой двоюродный брат Ваня был в партизанском отряде и пропал без следа. Пошел в разведку и не вернулся — то ли на мину напоролся, то ли волки съели... В феврале в деревню пришли части Красной Армии, и Остров оказался на переднем крае обороны. Вокруг были болота, и только одна дорога вела в соседние деревни — Лыссово и Никулкино, где стояли немцы. Жители выходили дежурить на дорогу. Мама, помню, отправлялась на дежурство, накинув на себя простыню и наволочку для маскировки. Прожили мы так до весны, а в мае наши части стали отходить. Жителям было приказано уходить с войсками к Мясному Бору. Мы снова собирали вещи, но много ли унесешь на себе? Все остальное закопали в яме: дома военные поджигали, чтобы не достались немцам. Помню, как шли по шпалам узкоколейки. Ночевали в лесу, на кочках, в шалашах из веток. Продукты скоро кончились, ели все подряд — кислицу, кору деревьев... Где-то нашли конскую шкуру и палили ее на костре. Она скручивалась спиралью, пахла жареным. Постоянно стреляли. Дядя Ваня хорошо определял, куда упадет мина. «Бум! — это на нас, бежим!» — И мы перебегали на другое место. «Бум! — не бойтесь, это через нас...» Не знаю, сколько мы так прожили, тогда казалось, что очень долго. Но вот настал день, когда от узкоколейки донеслись крики: «Рус, сдавайся!» К нам подошли два молоденьких изможденных красноармейца с коровой и обратились к дяде Ване: «Отец, мы все равно решили не сдаваться, сделай милость — застрели нас». Дядя Ваня растерялся: «Да что вы, ребята, разве так можно?» Бойцы отдали нам корову и отошли в кусты. Раздался выстрел, за ним второй... Мы бросились к ним. Оба были мертвы — покончили с собой выстрелами в висок. Мама, плача, укрыла их еловыми ветками... Кто-то прирезал корову. Разделили мясо и побрели в сторону узкоколейки. Помню разбитый танк на дороге, горящий грузовик с мертвым водителем. К одному большому дереву сползлись старушки — они уже не могли ходить. Среди них оказалась и наша баба Домна, опухшая от голода. Мама заплакала: «Ой, баба Домна, что же делать?» — «Панька, спасай детей, а я не сегодня-завтра помру...» Мы вышли на поляну и увидели немцев с автоматами и собаками: они стояли и смотрели, как люди выходят из леса. Один немец подозвал к себе моего брата и дал ему кусок хлеба с маслом. Так и вижу: возвращается к нам беленький худенький Миша и осторожно несет хлеб в вытянутых руках. Побрели дальше в сторону Острова. Встретились еще немцы, спрашивают: «Мыло есть?» У мамы оказался сбереженный кусок мыла, и она обменяла его на хлеб. В Острове все было сожжено, а яма с вещами разграблена. Уцелела только выброшенная на обочину швейная машинка. Пошли в Бор, где жила дочка бабы Домны тетя Ксеня. Встретила она нас неприветливо. К зиме стало совсем голодно. Мама погрузила машинку на санки и пошла по деревням обшивать людей — за шитье платили продуктами. Вернулась недели через две и привезла кусок парашюта: дорогой ей повстречались партизаны и дали шелку на рубашки. Спустя два дня мы сидели с мамой в комнате — я порола парашют, а она шила, как вдруг открывается дверь и появляются два немецких автоматчика. Маму увели к старосте Барону. Наутро мы с Мишей пошли, как обычно, в школу. Школа работала и при немцах, но учили в основном только молитвам. Ребята кричат нам: «Лукины, вашу мать немцы повезли!» Мы кинулись вслед и увидели в удаляющейся подводе свою маму — без пальто, только шаль на плечи наброшена. Ее увезли в волость, в Ям-Тесово. Оказывается, в Бору появились партизаны, и тетя Ксеня где-то сказала: «Кому, как не нашей их привести?» Когда маму увезли, тетя Ксеня нас выгнала: «Уходите!» Мы пошли к тете Оле в Клуколлово, где она остановилась после Мясного Бора. Она часто потом вспоминала: «Смотрю и вижу: это же копяшечки мои идут...» Хоть и своих у нее было четверо, она приняла нас и ни в чем не обделяла. Через месяц пришла мама. Но только после войны мы узнали, что с ней тогда произошло, как издевались над ней немцы и решили казнить как партизанку. Накануне казни принесли котел картошки, велели вычистить. «Чищу я, — рассказывала мама, — и плачу, плачу... Сторожил меня немец лет 35, лицо симпатичное, смотрит на меня по-доброму... Я и говорю ему: "Цвай киндер, кляйн... (мол, двое детей у меня маленьких)". Немец оглянулся — нет ли кого — и говорит по-русски: "Я учился у вас до войны. Мы не все по своей охоте воевать пошли... Отец мой в первую мировую был в русском плену и мне сказал: «Сдавайся, если сможешь...» Напиши, в каких деревнях и у кого ты была, я постараюсь помочь..."» Мама все написала, и немец, попросив нескольких лыжников, отправился проверять, правду ли говорила мама. Все сошлось, и пришел день, когда отворилась дверь и ей сказали: «Цурюк!» «Всю жизнь буду молить за тебя Бога!» — сказала мама тому немцу и перекрестила его на прощание. Мы вернулись в Бор и поселились в зимовке у Маланских. В октябре 43-го немцы стали отправлять жителей на Запад. Подогнали подводы. Мы погрузили на телегу узелок с вещами, мешок с мукой, сами пошли следом. В Оредежи нас втиснули в товарные вагоны, привезли в Латвию. В моей метрике появился штамп: «Военнопленный из оккупированных областей СССР. Огра, 23 ноября 1943 года». Здесь нас раздали богатым латышам в качестве работников. Мама готовила, пряла шерсть, Миша работал в свинарнике, я пасла коров. Кормили нас хорошо, и мы постепенно стали забывать, что такое голод. В конце 1944 г. хозяин пришел домой расстроенный: «Русь забирать...» Всех трудоспособных русских увозили в Германию. И вот мы снова в эшелоне. Привезли в Ригу. Здесь погрузили на пароход, на верхнюю палубу. Летают наши самолеты, но не бомбят: видно, прослышали о нас. Попали мы в Мюнхен-Дахау. Лагерь, огороженный проволокой, лают собаки. Погнали в санпропускник, заставили раздеться. Здесь мы испытали ужасное унижение: голых женщин охранники подгоняли плетками, как скот: «Шнель, шнель!» Вскоре нас перевели в город Ингельштадт под Мюнхеном. Лагерь располагался возле железной дороги, его часто обстреливали и бомбили. Однажды во время обстрела с верхних нар на нас потекла кровь: осколками убило женщину с ребенком. Все чаще бомбила американская авиация. «Алярм!» — раздается сигнал воздушной тревоги, и все бегут в убежище. Мама с Мишей работали на железной дороге. Потом маму перевели в кантин — столовую, где готовили еду для заключенных. Продукты выдавали плохие, мука — с червями, и мама жаловалась, что выбрать их невозможно. Поварихой работала немка, которая ругала войну и махала поварешкой перед портретом Гитлера: «Это ты все устроил!» Детям разрешалось выходить из лагеря, и мы ходили по бауэрам побираться. Немецкие женщины всегда подавали. Оглянутся — нет ли кого поблизости — и заведут в дом. Дадут и бродмарки, и пфеннинги, чтобы мы могли выкупить хлеб. Одна только, помнится, сказала: «Сталин накормит!» Однажды случился налет, и я оказалась одна на пустой улице. Из дома выбежала женщина, схватила меня за руку и увела в свое бомбоубежище. Во время налета разбомбило наш барак, и мы снова остались без вещей. Нас переселили в большой пятиэтажный дом. Сюда приходили монахини и приносили нам в корзинах еду. Рядом были частные дома. Я познакомилась с девятилетним мальчиком Вилли. Он звал меня Лидкой-партизанкой и кидал в окно первого этажа яблоки. Ясно, как будто это было вчера, помню высокого худенького мальчика в кожаных шортах с перекладиной на груди. Жив ли сейчас этот Вилли из пригорода Ингельштадта и помнит ли он апрель 45-го года и русскую девочку Лиду, которую угощал яблоками? У Миши заболели глаза, и его поместили в больницу. Я ходила к нему. Соседями по палате были молодые красивые греки. Они плели корзинки из соломы, научили и Мишу. Миша сказал: «Передай маме, что мы теперь всегда будем сыты. Я буду плести корзинки, и мы сможем их продавать...» Потом случился сильный налет. Американские самолеты летели партиями по 20-30 штук. Мы кинулись в одно бомбоубежище — не пускают, в другое — тоже... Вбежали с мамой в беседку и легли на пол. На нас — еще люди. Когда налет кончился, люди сверху были мертвы. «Эти немцы нас спасли, — сказала мама и вдруг вскрикнула: — Ой, Мишенька!» Страшное предчувствие не обмануло ее: во время налета погиб в больничном бомбоубежище наш Миша. Два дня мама провела на раскопках. Живыми откопали пятерых, оказавшихся возле двери. Была среди них и белорусская девочка Аня. Она рассказала, что перед бомбежкой Миша ушел в глубь убежища играть с греками в домино. Мама узнала его останки по беличьей курточке. Все это время маму поддерживал полицейский, участвовавший в раскопках. Давал ей хлеб, достал гроб за 10 марок, и мама похоронила Мишу в отдельной могиле, поставив крестик. Остальных похоронили в общей могиле у кирпичной стены за кладбищем. Через два дня пришли американцы. Выдали нам значки, отличающие от местных, и разрешили брать в магазинах, кому что нужно. Было много негров. Они приносили нам одежду, кукол. Особенно хорошо относились к детям — видно, скучали по своим. Один негр даже прыгал со мной через скакалку. Сделали общую столовую, где мы питались вместе с чехами и поляками, и хорошо кормили. После обеда устраивали танцы под музыку. А в деревнях еще не знали, что окончилась война. К нам пришли два наших летчика, побывавших в плену, и предложили вместе объезжать бауэров — собирать русских работников. Мама отпустила меня. Мы ездили по хуторам и спрашивали: «Русские есть?» Нас уговаривали ехать в Америку, но согласились только несколько украинцев и поляков. Большинство не могло дождаться, когда поедем домой. В июне 1945 г. мы возвращались на Родину. Американцы посадили нас в вагоны, дали с собой пакеты с провизией, столовые приборы. Мама скопила мешок сухарей, которыми часто угощали нефы. Едем через Германию, а на обочине стоят немки с детьми и так же, как мы когда-то, просят подаяние. Мама набирала полный фартук сухарей и выносила им на остановках. Я, помнится, еще сказала: «Зачем ты все раздаешь?» Мама заругалась: «А ты забыла, как сама голодала и люди тебе подавали?» Ехали долго, с перерывами: три или четыре раза проходили через фильтрацию. Помню, что какое-то время жили в румынской мазанке и хозяйка угощала шелковицей и сливами. Наконец, мы попали в состав, следующий к Ленинграду. В пути у нас украли вещи. Кое-как добрались до Гатчины. Знакомый железнодорожник рассказал, что нашего дома нет, а отец жив, работает на железной дороге. Мама заплакала, а знакомый говорит: «Побереги слезы вперед...» Оказалось, что отец не надеялся увидеть нас живыми и женился вторично. Даже упрекнул маму: «Если б ты мне сына сохранила...» К нам он вернуться не захотел. Поселились мы с мамой у одной старушки. Холодно, топить нечем, за зиму я трижды болела воспалением легких. Потом мама устроилась работать на подстанции и получила 10-метровую комнату. В 11 лет я пошла в первый класс, а с 16-ти уже работала на заводе ПТО подсобницей. Завод стал вторым домом. Я закончила техникум, много занималась общественной работой. Выбрали в завком, хотели направить в Облсовпроф, да побоялись: «Будете встречаться с иностранцами, а вы в плену были...» Через всю жизнь прошло это военное, лагерное детство, и забыть его невозможно."
  • Показать все комментарии
  •  149 км
  •  372 км
  •  373 км
  •  466 км
  •  497 км
  •  515 км
  •  526 км
  •  539 км
  •  813 км
  •  820 км
Данная статья была последний раз изменена 6 лет назад